Честное Слово

Картина затрагивает самый широкий смысл слова «честность» — честность как цельность, как стержень своего бытия, от корня «честь». В сущности же, Полина никого не обманула. Просто промолчала. Даже с согласия Глафиры. Ничто, никакое внешнее обстоятельство не освобождает тебя от долга чести. Ничто, никакое внешнее обстоятельство не извинит твоего предательства. Важно увидеть эти глубокие и пронзительные мысли за событиями жизни девочек.

Когда Полина прочитала стихи и услышала их значение. Когда увидела, что её чествуют не по заслугам. Даже после, когда все подарки были сделаны, ни в какой из этих моментов она ничего не сказала. Пускай бы уже и не публично — это сложнее, кто бы спорил. Пускай было бы время подумать, как подсказала сама Глафира — «вроде как мы вместе сочинили». Ничего из этого она не сделала. Хотя даже после прямой подсказки Глафиры — могла подойти и сказать. Этот момент надо отметить со всей безжалостностью. Одно дело — растеряться перед аудиторией. Другое — иметь все возможности сделать выбор и выбрать ничтожество

В сущности, ничего удивительного, что после такой демонстрации «дружбы» мы увидели и вторую сцену. Надо отметить детали и здесь. Полина не специально «подставила» Глафиру, не сама придумала её обмануть. Просто воспользовалась ситуацией, умолчала. Кажется, это её отчасти извиняет. Нет. Нет. И ещё раз нет. Пусть дети это твёрдо запомнят. Господь судит по тому, что в глубине сердца твоего. Полина очень чётко представляла последствия своего поступка. Знание рождает ответственность. Тем более жалкой выглядит её позиция, что она могла бы честно выиграть показ, но не дала «подруге» даже шанса, хотя та была больна и не готова. Ничтожество.

В финале фильма Глафире предлагается «простить» Полину. Мы должны вновь со всей твёрдостью объяснить детям, что это невозможно. Предательство нельзя простить. Какие бы красивые слова мы ни говорили. Неужели кто-то серьёзно доверял бы Полине после этих двух совершенно осознанных выборов? Никогда. Память о предательстве нельзя стереть. Нельзя родиться заново, произвести дважды первое впечатление. Нельзя доверять предателю. Закон бытия. Конец истории. «Простить» = не держать зла, это — пожалуйста. Можно даже здороваться. Но дружбы уже никогда не будет. Причем если Полина действительно что-то поняла, то она сама это осознает. Есть поступки без возврата.

Нет преступления более презренного и финального, чем предательство. Герои предпочитали смерть бесчестию. Предатель получает и бесчестие, и смерть. Потому что его существование после — это уже не Жизнь. Он расточает энергию бытия, увеличивает энтропию, хаос. Предательство — это не ошибка, не мелкое враньё, не стыдливое умолчание. Это полностью осознанное причинение зла тому, кто доверял тебе и делал добро. Полина совершает именно это, надо называть вещи тем, что они есть.

Что же делать Полине? Возможно ли исправиться, искупить вину? Да, но только потому, что она ещё ребёнок. И только тяжёлым трудом, когда она сама осознает своё ничтожество и тяжесть его цены. Сделать ролик в Сети — это не искупление. Это «дёшево отделалась». И никогда, никогда она не сможет восстановить то, что разрушила, с Глафирой. Может быть, другие люди, в другое время, не знавшие её падения, ещё смогут ей доверять. Но друга ты потеряешь навсегда. Для сравнения вспомните и посмотрите с детьми Киноурок «Не трус и не предатель». Там всё сказано.

Если вы сможете в ходе занятия посеять в учениках вечное презрение к предательству, ощущение его недопустимости, немыслимости, понимание его последствий, значит, школа уже пройдёт для них не напрасно.

Честное Слово

«Ты стоишь столько,
сколько стоит твоё слово».
Империум Человека

Мы создаём Мир Героев, в нём важны не только личности, но и образы, идеи, слова и песни. Что один человек может представить, то другой сможет совершить. Верно ли говорить, что героем данной истории является сам писатель — Леонид Пантелеев? Не совсем. Он прожил непростую жизнь, возможно, весьма достойную, но запомнился нам своим творчеством. Творчество же — процесс священный, напрямую не связанный с личными качествами автора. Потому пусть героем будет само честное слово.

Более известным произведением Пантелеева является «Республика ШКИД». Её, конечно же, следует прочесть. Но, как стрела, навылет бьёт именно «Честное Слово». Кратко, чётко, космично, как мы сказали бы сегодня. Настолько, что этот рассказ обязан знать и понять (!) каждый ребёнок. Не отмахнуться, не для галочки, а твёрдо соизмерить с собой и дать себе ответ — где его место? Чего он стоит? Как бы он поступил и почему? Где сокровище его сердца?

К сожалению, «Республика» и «Слово» почти не известны современным детям. Потому моим долгом является вдохнуть в них священный огонь жизни вновь. Да будет так всегда и навсегда. Внемлем же словам самого автора, ибо лучше нельзя и сказать.

«Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут этого маленького человека, и где он живёт, и кто его папа и мама. Впотёмках я даже не успел как следует разглядеть его лицо. Я только помню, что нос у него был в веснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке, а на таких лямочках, которые перекидываются через плечи и застёгиваются где-то на животе.

Как-то летом я зашёл в садик, — я не знаю, как он называется, — на Васильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой интересная книга, я засиделся, зачитался и не заметил, как наступил вечер.

Когда в глазах у меня зарябило и читать стало совсем трудно, я захлопнул книгу, поднялся и пошёл к выходу.

Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями звенел колокольчик сторожа

Я боялся, что сад закроется, и шёл очень быстро. Вдруг я остановился. Мне послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет.

Я свернул на боковую дорожку — там белел в темноте небольшой каменный домик, какие бывают во всех городских садах; какая-то будка или сторожка. А около её стены стоял маленький мальчик лет семи или восьми и, опустив голову, громко и безутешно плакал.

Я подошёл и окликнул его:

— Эй, что с тобой, мальчик?

Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голову, посмотрел на меня и сказал:

— Ничего.

— Как это ничего? Тебя кто обидел?

— Никто.

— Так чего ж ты плачешь?

Ему ещё трудно было говорить, он ещё не проглотил всех слёз, ещё всхлипывал, икал, шмыгал носом

— Давай пошли, — сказал я ему. — Смотри, уже поздно, уже сад закрывается.

И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно отдёрнул руку и сказал:

— Не могу.

— Что не можешь?

— Идти не могу.

— Как? Почему? Что с тобой?

— Ничего, — сказал мальчик.

— Ты что — нездоров?

— Нет, — сказал он, — здоров.

— Так почему ж ты идти не можешь?

— Я — часовой, — сказал он.

— Как часовой? Какой часовой?

— Ну, что вы — не понимаете? Мы играем.

— Да с кем же ты играешь?

Мальчик помолчал, вздохнул и сказал:

— Не знаю

Тут я, признаться, подумал, что, наверно, мальчик всё-таки болен и что у него голова не в порядке

— Послушай, — сказал я ему. — Что ты говоришь? Как же это так? Играешь и не знаешь — с кем?

— Да, — сказал мальчик. — Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-то большие ребята подходят и говорят: «Хочешь играть в войну?» Я говорю: «Хочу». Стали играть, мне говорят: «Ты сержант». Один большой мальчик... он маршал был... он привёл меня сюда и говорит: «Тут у нас пороховой склад — в этой будке. А ты будешь часовой... Стой здесь, пока я тебя не сменю». Я говорю: «Хорошо». А он говорит: «Дай честное слово, что не уйдёшь».

— Ну?

— Ну, я и сказал: «Честное слово — не уйду».

— Ну и что? — Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.

— Так, — улыбнулся я. — А давно они тебя сюда поставили?

— Ещё светло было.

— Так где же они?

Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал:

— Я думаю — они ушли.

— Как ушли?

— Забыли.

— Так чего ж ты тогда стоишь?

— Я честное слово сказал...

Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал, что смешного тут ничего нет и что мальчик совершенно прав. Если дал честное слово, так надо стоять, что бы ни случилось — хоть лопни. А игра это или не игра — всё равно

— Вот так история получилась! — сказал я ему. — Что же ты будешь делать?

— Не знаю, — сказал мальчик и опять заплакал.

Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идти искать этих глупых мальчишек, которые поставили его на караул, взяли с него честное слово, а сами убежали домой? Да где ж их сейчас найдёшь, этих мальчишек?..

Они уж небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят

А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось...

— Ты, наверно, есть хочешь? — спросил я у него.

— Да, — сказал он, — хочу.

— Ну, вот что, — сказал я, подумав. — Ты беги домой, поужинай, а я пока за тебя постою тут.

— Да, — сказал мальчик.

— А это можно разве?

— Почему же нельзя?

— Вы же не военный.

Я почесал затылок и сказал:

— Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Это может сделать только военный, только начальник...

И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я подумал, что если освободить мальчика от честного слова, снять его с караула может только военный, так в чём же дело? Надо, значит, идти искать военного.

Я ничего не сказал мальчику, только сказал: «Подожди минутку», — а сам, не теряя времени, побежал к выходу...

Ворота ещё не были закрыты, ещё сторож ходил где-то в самых дальних уголках сада и дозванивал там в свой колокольчик.

Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдёт ли мимо какой-нибудь лейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один военный не показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-то чёрные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные моряки, перебежал улицу и увидел, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошёл высокий железнодорожник в очень красивой шинели с зелёными нашивками. Но и железнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту минуту ни к чему

Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел — за углом, на трамвайной остановке — защитную командирскую фуражку с синим кавалерийским околышем. Кажется, ещё никогда в жизни я так не радовался, как обрадовался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг, не успел добежать, вижу — к остановке подходит трамвай, и командир, молодой кавалерийский майор, вместе с остальной публикой собирается протискиваться в вагон.

Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал:

— Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор!

Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал:

— В чём дело?

— Видите ли, в чём дело, — сказал я. — Тут, в саду, около каменной будки, на часах стоит мальчик... Он не может уйти, он дал честное слово... Он очень маленький... Он плачет...

Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испугом. Наверное, он тоже подумал, что я болен и что у меня голова не в порядке.

— При чём же тут я? — сказал он.

Трамвай его ушёл, и он смотрел на меня очень сердито. Но когда я немножко подробнее объяснил ему, в чём дело, он не стал раздумывать, а сразу сказал:

— Идёмте, идёмте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?

Когда мы подошли к саду, сторож как раз вешал на воротах замок. Я попросил его несколько минут подождать, сказал, что в саду у меня остался мальчик, и мы с майором побежали в глубину сада.

В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же месте, где я его оставил, и опять — но на этот раз очень тихо — плакал. Я окликнул его. Он обрадовался, даже вскрикнул от радости, а я сказал:

— Ну вот, я привёл начальника

Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вытянулся и стал на несколько сантиметров выше.

— Товарищ караульный, — сказал командир, — какое вы носите звание?

— Я — сержант, — сказал мальчик.

— Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам пост.

Мальчик помолчал, посопел носом и сказал:

— А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звёздочек...

— Я — майор, — сказал командир.

И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку своей серенькой кепки и сказал:

— Есть, товарищ майор. Приказано оставить пост.

И сказал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдержали и расхохотались.

И мальчик тоже весело и с облегчением засмеялся.

Не успели мы втроём выйти из сада, как за нами хлопнули ворота и сторож несколько раз повернул в скважине ключ.

Майор протянул мальчику руку.

— Молодец, товарищ сержант, — сказал он. — Из тебя выйдет настоящий воин. До свидания.

Мальчик что-то пробормотал и сказал: «До свиданья».

А майор отдал нам обоим честь и, увидев, что опять подходит его трамвай, побежал к остановке.

Я тоже попрощался с мальчиком и пожал ему руку.

— Может быть, тебя проводить? — спросил я у него.

— Нет, я близко живу. Я не боюсь, — сказал мальчик.

Я посмотрел на его маленький веснушчатый нос и подумал, что ему действительно нечего бояться. Мальчик, у которого такая сильная воля и такое крепкое слово, не испугается темноты, не испугается хулиганов, не испугается и более страшных вещей.

А когда он вырастет... Ещё не известно, кем он будет, когда вырастет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек.

Я подумал так, и мне стало очень приятно, что я познакомился с этим мальчиком.

И я ещё раз крепко и с удовольствием пожал ему руку».